Происхождение поговорки

Начал за здравие, а кончил за упокой... Только священнослужитель, т.е. человек, которому приходится возглашать то “многая лета”, то “вечную память”, может вполне оценить прямую актуальность этой поговорки. Ошибиться здесь очень просто, и вот почему. “Многолетие” и “вечная память” — это как бы две самостоятельные дороги, но в одном месте они сходятся — в момент, когда называется какое-то конкретное лицо. Вот для наглядности нечто вроде схемы.

“Благоденственное житие		и сохрани его на многая лета”
	подаждь, Господи, рабу Твоему (имярек)
“Вечный покой		и сотвори ему вечную память”.

Тут важно, что называется, не проскочить развилку — после того, как произнес имя, не ошибиться, какое слово дальше — “сохрани” или “сотвори”...

Протоиерей Михаил Ардов. Мелочи архи..., прото... и просто иерейской жизни.

Происхождение поговорки

Начал за здравие, а кончил за упокой... Только священнослужитель, т.е. человек, которому приходится возглашать то “многая лета”, то “вечную память”, может вполне оценить прямую актуальность этой поговорки. Ошибиться здесь очень просто, и вот почему. “Многолетие” и “вечная память” — это как бы две самостоятельные дороги, но в одном месте они сходятся — в момент, когда называется какое-то конкретное лицо. Вот для наглядности нечто вроде схемы.

“Благоденственное житие		и сохрани его на многая лета”
	подаждь, Господи, рабу Твоему (имярек)
“Вечный покой		и сотвори ему вечную память”.

Тут важно, что называется, не проскочить развилку — после того, как произнес имя, не ошибиться, какое слово дальше — “сохрани” или “сотвори”...

Протоиерей Михаил Ардов. Мелочи архи..., прото... и просто иерейской жизни.

Школьные сочинения

Грибоедов описывает бунт Родиона Раскольникова в его поэме «Горе от ума». Комедия происходит в наши дни. Чацкий приезжает в Московский дом Фамусова, чья дочь провела ночь с Молчалиным в своей комнате за роялем. Софья, не понимая того, что Молчалин обманывает ее (лезет обниматься и целоваться к Лизе) всецело отдается ему. Она даже видит признаки его любви: он постоянно молчит и вздыхает, берет ее за руки и не отпускает до самого утра. Теперь не то, что у Грибоедова. Теперь не принято целовать ручки и ножки. Все решается проще.

• Сильные и слабые стороны Базарова
• «Духовные искания Пьера Безухова»
• «Мильон терзаний» Чацкого
• «Преступление и наказание» Родиона Раскольникова
• Татьяна Ларина — мнимый идеал А. С. Пушкина

Автор коллажей - miklukho_maklay

Upd См. также
http://miklukho-maklay.livejournal.com/31525.html
http://miklukho-maklay.livejournal.com/30436.html

Школьные сочинения

Грибоедов описывает бунт Родиона Раскольникова в его поэме «Горе от ума». Комедия происходит в наши дни. Чацкий приезжает в Московский дом Фамусова, чья дочь провела ночь с Молчалиным в своей комнате за роялем. Софья, не понимая того, что Молчалин обманывает ее (лезет обниматься и целоваться к Лизе) всецело отдается ему. Она даже видит признаки его любви: он постоянно молчит и вздыхает, берет ее за руки и не отпускает до самого утра. Теперь не то, что у Грибоедова. Теперь не принято целовать ручки и ножки. Все решается проще.

• Сильные и слабые стороны Базарова
• «Духовные искания Пьера Безухова»
• «Мильон терзаний» Чацкого
• «Преступление и наказание» Родиона Раскольникова
• Татьяна Ларина — мнимый идеал А. С. Пушкина

Автор коллажей - miklukho_maklay

Upd См. также
http://miklukho-maklay.livejournal.com/31525.html
http://miklukho-maklay.livejournal.com/30436.html

В эту минуту за моим окном

Пасхальный снег

(продолжение см. здесь)

В эту минуту за моим окном

Пасхальный снег

(продолжение см. здесь)

Знатокам Ильфа и Петрова

Где в "Золотом теленке" упоминаются hardware и software?
Комменты пока скринятся.

Upd Всё раскрыто!

Знатокам Ильфа и Петрова

Где в "Золотом теленке" упоминаются hardware и software?
Комменты пока скринятся.

Upd Всё раскрыто!

Сядем рядком, поговорим ладком

Сядем рядком, поговорим ладком

Хроника пасхального снега

14.18	14.18	14.18
14.37	14.48	15.14
15.14	16.00	16.00

(время минское)

Хроника пасхального снега

14.18	14.18	14.18
14.37	14.48	15.14
15.14	16.00	16.00

(время минское)

Пасха 111 лет назад

В страстную субботу читаю в приказе по полку: «Завтра по случаю пасхальной заутрени в залах Зимнего дворца от эскадрона ея величества назначается почетный караул в составе тридцати нижних чинов, при унтер-офицере и трубаче под командой корнета гр. Игнатьева. Форма одежды парадная: в белых мундирах, в супервестах, в касках с орлами, в лосинах, ботфортах и перчатках с крагами».
Величественные и ярко освещенные залы дворца постепенно наполняются придворными в раззолоченных мундирах, сенаторами в красных мундирах с расшитой золотом грудью, высшими чиновниками в черных мундирах, генералами и офицерами гвардии. Все рассматривают с любопытством наш караул, стоящий в середине большого Николаевского зала. Ничто не напоминает о том, что поводом для этого собрания явился религиозный праздник. Все пышно и церемонно, как всегда.
Стук палочки церемониймейстера и гробовая тишина, среди которой раздается только моя команда: «Палаши вон! Слушай на караул!»
Царь идет под руку с царицей и, взглянув на караул, холодно произносит:
— Христос воскресе, кавалергарды!
— Воистину воскресе, ваше императорское величество! — по разделениям отвечают кавалергарды, вкладывая в эти слова не больше чувства, чем в обычные, предусмотренные уставом, ответы начальству.
И снова гробовая тишина.
На следующий день веду опять свой караул во дворец для христосования с царем. Там уже собраны по традиции все караулы, несшие службу в пасхальную ночь.
Я хорошо не знаю, в чем будет состоять церемония.
Царь подходит ко мне и христосуется, как со старым знакомым. Императрица подает мне руку, целую ее и получаю фарфоровое яйцо, которое боюсь уронить, так как руки заняты и палашом, и каской, и крагами.
Но мой сосед, унтер-офицер красавец Муравьев, не смущается и проделывает точно ту же церемонию. И правофланговый, латыш Михельсон, и украинец Яценко — все следуют его примеру, и все оказываются настоящими придворными кавалерами.
Изумляюсь, но при выходе из зала Муравьев мне объясняет, что вахмистр Николай Павлович весь великий пост «репертили и давали целовать ручку».

Граф Игнатьев Алексей Алексеевич. Пятьдесят лет в строю. Глава шестая. Кавалергарды.

Пасха 111 лет назад

В страстную субботу читаю в приказе по полку: «Завтра по случаю пасхальной заутрени в залах Зимнего дворца от эскадрона ея величества назначается почетный караул в составе тридцати нижних чинов, при унтер-офицере и трубаче под командой корнета гр. Игнатьева. Форма одежды парадная: в белых мундирах, в супервестах, в касках с орлами, в лосинах, ботфортах и перчатках с крагами».
Величественные и ярко освещенные залы дворца постепенно наполняются придворными в раззолоченных мундирах, сенаторами в красных мундирах с расшитой золотом грудью, высшими чиновниками в черных мундирах, генералами и офицерами гвардии. Все рассматривают с любопытством наш караул, стоящий в середине большого Николаевского зала. Ничто не напоминает о том, что поводом для этого собрания явился религиозный праздник. Все пышно и церемонно, как всегда.
Стук палочки церемониймейстера и гробовая тишина, среди которой раздается только моя команда: «Палаши вон! Слушай на караул!»
Царь идет под руку с царицей и, взглянув на караул, холодно произносит:
— Христос воскресе, кавалергарды!
— Воистину воскресе, ваше императорское величество! — по разделениям отвечают кавалергарды, вкладывая в эти слова не больше чувства, чем в обычные, предусмотренные уставом, ответы начальству.
И снова гробовая тишина.
На следующий день веду опять свой караул во дворец для христосования с царем. Там уже собраны по традиции все караулы, несшие службу в пасхальную ночь.
Я хорошо не знаю, в чем будет состоять церемония.
Царь подходит ко мне и христосуется, как со старым знакомым. Императрица подает мне руку, целую ее и получаю фарфоровое яйцо, которое боюсь уронить, так как руки заняты и палашом, и каской, и крагами.
Но мой сосед, унтер-офицер красавец Муравьев, не смущается и проделывает точно ту же церемонию. И правофланговый, латыш Михельсон, и украинец Яценко — все следуют его примеру, и все оказываются настоящими придворными кавалерами.
Изумляюсь, но при выходе из зала Муравьев мне объясняет, что вахмистр Николай Павлович весь великий пост «репертили и давали целовать ручку».

Граф Игнатьев Алексей Алексеевич. Пятьдесят лет в строю. Глава шестая. Кавалергарды.